Неточные совпадения
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали
семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали
ждать, что из этого выйдет.
Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно
ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная
семьяНеотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.
Питая горьки размышленья,
Среди печальной их
семьи,
Онегин взором сожаленья
Глядит на дымные струи
И мыслит, грустью отуманен:
Зачем я пулей в грудь не ранен?
Зачем не хилый я старик,
Как этот бедный откупщик?
Зачем, как тульский заседатель,
Я не лежу в параличе?
Зачем не чувствую в плече
Хоть ревматизма? — ах, Создатель!
Я молод, жизнь во мне крепка;
Чего мне
ждать? тоска, тоска!..
Они положили
ждать и терпеть. Им оставалось еще
семь лет; а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастия! Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она — она ведь и жила только одною его жизнью!
«
Ждать до двух —
семь часов», — сердито сосчитал Самгин. Было еще темно, когда он встал и начал мыться, одеваться; он старался делать все не спеша и ловил себя на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал чай, слишком горячий, и была еще одна, главная причина всех раздражений: назвать ее не хотелось, но когда он обварил себе палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
Мы отлично уснули и отдохнули. Можно бы ехать и ночью, но не было готового хлеба, надо
ждать до утра, иначе нам, в числе
семи человек, трудно будет продовольствоваться по станциям на берегах Маи. Теперь предстоит ехать шестьсот верст рекой, а потом опять сто восемьдесят верст верхом по болотам. Есть и почтовые тарантасы, но все предпочитают ехать верхом по этой дороге, а потом до Якутска на колесах, всего тысячу верст. Всего!
На это отвечено, что «по трехмесячном ожидании не важность
подождать семь дней; но нам необходимо иметь место на берегу, чтоб сделать поправки на судах, поверить хронометры и т. п. Далее, если ответ этот подвинет дело вперед, то мы останемся, в противном случае уйдем… куда нам надо».
Ждем судов наших и начинаем тревожиться. Ну, пусть транспорт медлит за противным NO муссоном, лавируя миль по двадцати в сутки, а шкуна? Вот уж два месяца, как ушла; а ей сказано, чтоб долее
семи недель не быть. Делают разные предположения.
За чайным столом скоро собралась вся
семья. Надежда Васильевна показалась сегодня Привалову особенно веселой. Она рассказывала о своей поездке в Шатровский завод, о том, как Костя
ждет Привалова, и т. д. Виктор Васильич и Верочка по обыкновению дурачились, несмотря на самые строгие взгляды Марьи Степановны.
— Буду, понимаю, что нескоро, что нельзя этак прийти и прямо бух! Он теперь пьян. Буду
ждать и три часа, и четыре, и пять, и шесть, и
семь, но только знай, что сегодня, хотя бы даже в полночь, ты явишься к Катерине Ивановне, с деньгами или без денег, и скажешь: «Велел вам кланяться». Я именно хочу, чтобы ты этот стих сказал: «Велел, дескать, кланяться».
— Ну, не хочет этот господин пяти мест, так бросай пожитки долой, пусть
ждет, когда будут
семь пустых мест.
Лондон
ждет приезжего часов
семь на ногах, овации растут с каждым днем; появление человека в красной рубашке на улице делает взрыв восторга, толпы провожают его ночью, в час, из оперы, толпы встречают его утром, в
семь часов, перед Стаффорд Гаузом.
Несколько испуганная и встревоженная любовь становится нежнее, заботливее ухаживает, из эгоизма двух она делается не только эгоизмом трех, но самоотвержением двух для третьего;
семья начинается с детей. Новый элемент вступает в жизнь, какое-то таинственное лицо стучится в нее, гость, который есть и которого нет, но который уже необходим, которого страстно
ждут. Кто он? Никто не знает, но кто бы он ни был, он счастливый незнакомец, с какой любовью его встречают у порога жизни!
Похворал отец-то, недель
семь валялся и нет-нет да скажет: «Эх, мама, едем с нами в другие города — скушновато здесь!» Скоро и вышло ему ехать в Астрахань;
ждали туда летом царя, а отцу твоему было поручено триумфальные ворота строить.
Вскоре Ганя узнал положительно, чрез услужливый случай, что недоброжелательство всей его
семьи к этому браку и к Настасье Филипповне лично, обнаруживавшееся домашними сценами, уже известно Настасье Филипповне в большой подробности; сама она с ним об этом не заговаривала, хотя он и
ждал ежедневно.
Ждите часов в
семь или в восемь…
Сегодня поеду проститься с губернаторской
семьей…, Басаргин мне пишет, что будет в Нижний 20-го числа. Чтобы я их дождался, они едут в Омск. На всякий случай советует, если здесь не останусь, спросить об нем во Владимире, где он несколько дней должен пробыть. Разумеется, я его не
жду… Необыкновенно тянет меня к тебе…
Маремьянствую несознательно, а иначе сделать не умею. С другой стороны, тут же подбавилось: узнал, что Молчанов отдан под военный суд при Московском ордонансгаузе. [Комендантском управлении.] Перед глазами беспрерывно бедная Неленька! оттасоваться невозможно.
Жду не дождусь оттуда известия, как она ладит с этим новым, неожиданным положением. Непостижимо, за что ей досталась такая доля? За что нам пришлось, в
семье нашей, толковать о таких грязных делах?
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян.
Семья Райнеров впала в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая было к сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде
ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный город.
— А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не
ждут, а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и то все успел
семь раз позабыть.
Помощи
ждать неоткуда, потому что у всех свои заботы, свои
семьи.
В октябре 1888 года по Москве разнесся слух о крушении царского поезда около станции Борки. Говорили смутно о злостном покушении. Москва волновалась. Потом из газет стало известно, что катастрофа чудом обошлась без жертв. Повсюду служились молебны, и на всех углах ругали вслух инженеров с подрядчиками. Наконец пришли вести, что Москва
ждет в гости царя и царскую
семью: они приедут поклониться древним русским святыням.
— Не ответил «почему?».
Ждете ответа на «почему»? — переговорил капитан подмигивая. — Это маленькое словечко «почему» разлито во всей вселенной с самого первого дня миросоздания, сударыня, и вся природа ежеминутно кричит своему творцу: «Почему?» — и вот уже
семь тысяч лет не получает ответа. Неужто отвечать одному капитану Лебядкину, и справедливо ли выйдет, сударыня?
Votre devouee». [«Дорогой друг! Прошу вас прийти ко мне в
семь часов; я чувствую себя настолько несчастной, что не могу вам сказать ничего больше. Итак, я вас
жду. Преданная вам». (франц.).]
Хочется мне иной раз обойти невидимкой весь город из дома в дом, посидеть в каждой
семье и оглядеть — как люди живут, про что говорят, чего ожидают? Или, как я,
ждут неведомо чего, жизнь так же непонятна им, и думы их лишены вида?
Среди этих всеобщих и трудных занятий вдруг вниманье города, уже столь напряженное, обратилось на совершенно неожиданное, никому не известное лицо, — лицо, которого никто не
ждал, ни даже корнет Дрягалов, ждавший всех, — лицо, о котором никто не думал, которое было вовсе не нужно в патриархальной
семье общинных глав, которое свалилось, как с неба, а в самом деле приехало в прекрасном английском дормезе.
Литвинов до самой ночи не выходил из своей комнаты;
ждал ли он чего, бог ведает! Около
семи часов вечера дама в черной мантилье, с вуалем на лице, два раза подходила к крыльцу его гостиницы. Отойдя немного в сторону и поглядев куда-то вдаль, она вдруг сделала решительное движение рукой и в третий раз направилась к крыльцу…
— В самом деле! Ведь на ней живет вся
семья Архипа-мельника.
Подождите, сударь, мигом слетаю.
Вот наша
семья: отец в тюрьме за хорошие дела, один брат тоже в тюрьме, а другой
ждет, когда его посадят.
Между тем начали ходить слухи, что Латкину вдруг гораздо похужело, и
семья его — того и
жди — с голоду помрет, а не то дом завалится и крышей всех задавит.
Давыд весьма редко и неохотно говорил со мною о Раисе, об ее
семье, особенно с тех пор, как начал
поджидать возвращения своего отца. Он только и думал, что о нем — и как мы потом жить будем. Он живо его помнил и с особенным удовольствием описывал мне его.
Час обеда приближался,
Топот по двору раздался:
Входят
семь богатырей,
Семь румяных усачей.
Старший молвил: «Что за диво!
Все так чисто и красиво.
Кто-то терем прибирал
Да хозяев
поджидал.
Кто же? Выдь и покажися,
С нами честно подружися;
Коль ты старый человек,
Дядей будешь нам навек.
Коли парень ты румяный,
Братец будешь нам названый.
Коль старушка, будь нам мать,
Так и станем величать.
Коли красная девица,
Будь нам милая сестрица».
— Мне, батюшка,
ждать нельзя, — сказал хозяин в сердцах, делая жест ключом, который держал в руке, — у меня вот Потогонкин подполковник живет,
семь лет уж живет; Анна Петровна Бухмистерова и сарай и конюшню нанимает на два стойла, три при ней дворовых человека, — вот какие у меня жильцы. У меня, сказать вам откровенно, нет такого заведенья, чтобы не платить за квартиру. Извольте сейчас же заплатить деньги, да и съезжать вон.
Я кое-что читал о русском народе, о его артельности, социальности, о мягкой, широкой, отзывчивой на добро его душе, но гораздо больше я знал народ непосредственно, с десяти лет живя за свой страх, вне внушений
семьи и школы. Большей частью мои личные впечатления как будто хорошо сливались с прочитанным: да, люди любят добро, ценят его, мечтают о нем и всегда
ждут, что вот оно явится откуда-то и обласкает, осветит суровую, темную жизнь.
Барабошев. К ним в
семь часов господин полковник наезжает, и все они за полчаса
ждут у окон, во все глаза смотрят… И сейчас — без четверти
семь, подъезжает к нашему крыльцу… генерал! Вот мы им глазами-то и покажем.
— Рубль и
семь гривен… Теперь дай мне рубль или
семь гривен, а остальные я
подожду на тебе до поры, пока ты не украдешь или не заработаешь больше того, что ты теперь имеешь.
Пора, пора воссесть ему на нем!
Семь месяцев венчания мы
ждали!
Афоня. Батюшки! Сил моих нет! Как тут жить на свете? За грехи это над нами! Ушла от мужа к чужому. Без куска хлеба в углу сидела, мы ее призрели, нарядили на свои трудовые деньги! Брат у себя урывает, от
семьи урывает, а ей на тряпки дает, а она теперь с чужим человеком ругается над нами за нашу хлеб-соль. Тошно мне! Смерть моя! Не слезами я плачу, а кровью. Отогрели мы змею на своей груди. (Прислоняется к забору.) Буду
ждать, буду
ждать. Я ей все скажу, все, что на сердце накипело.
— Ну, всех, хоть не всех, — отвечает, — а все же ведь ужасно это как, я тебе скажу, отяготительно, а пока что прощай — до свиданья: люди
ждут, в
семи местах
ждут, — и сама, действительно, так и побежит скороходью.
— Куда ей самой! Не бабье дело, — с самодовольной улыбкой ответил капитан. — Приказчик должон от нее приехать.
Семь ден будем
ждать его, неделю значит, потом неустойка пойдет… Да тебе что?
И сидели, в длинном строе,
Грустно-бледная
семья —
Жены, девы падшей Трои,
Голося и слезы лья,
В горе общем и великом
Плача о себе самих,
И с победным, буйным кликом
Дико вопль сливался их…
«
Ждет нас горькая неволя
Там, вдали, в стране чужой.
Ты прости, наш край родной!
Как завидна мертвых доля...
Со страстным нетерпеньем ожидает Дуня племянника Варвары Петровны — Денисова.
Ждали его в
семье Луповицких, как родственника; любопытно было узнать от него про араратских «веденцов». В Денисове Дуня надеялась увидеть небесного посланника. «Приближается к печальной нашей юдоли избранный человек, — так она думает. — Принесет он благие вести, возвестит глаголы мудрости, расскажет о царстве блаженных на Арарате».
Казимира находила это практичным и потому ни на минуту не поддалась убеждениям Грегуара, а напротив была непреклонна и явилась в дом к Бодростину именно в обеденный час, когда вся
семья и гости должны были быть в сборе. Разумеется, не было это неожиданностью и для Глафиры, которая
ждала княгиню во всеоружии своей силы и ловкости. И вот наконец две кометы встретились.
Федор Иванович. Сегодня в
семь с половиною часов вечера вы должны быть за садом около мостика и
ждать меня… Ну-с? Больше я ничего не имею вам сказать… Итак, мой ангел, до
семи с половиною часов. (Хочет взять ее за руку.)
Он ворчал, а
семья его сидела за столом и
ждала, когда он кончит мыть руки, чтобы начать обедать. Его жена Федосья Семеновна, сын Петр — студент, старшая дочь Варвара и трое маленьких ребят давно уже сидели за столом и
ждали. Ребята — Колька, Ванька и Архипка, курносые, запачканные, с мясистыми лицами и с давно не стриженными, жесткими головами, нетерпеливо двигали стульями, а взрослые сидели не шевелясь и, по-видимому, для них было всё равно — есть или
ждать…
Все
семь лет его женатой жизни она провела в другой усадьбе; в явной ссоре с матерью Сани не была, но не прощала обиды и
ждала часа отместки.
Когда она по субботам возвращалась домой, то после первого же часа начинала с нетерпением
ждать утра понедельника, чтобы снова на неделю покинуть эту
семью, которая ничего не доставляла ей, кроме неприятностей.
Он взглянул на часы. Был шестой час в начале. От трех до
семи она не принимала никого, он это знал. Надо было
ждать. Он стал
ждать.
Был конец ноября 1568 года, и в доме князя с часу на час
ждали возвращения вельможного боярина с
семьей из дальней вотчины.
Все равно — что бы они ни нашли в этих старых залах, уже тесных для такой"уймы"студенчества, крылатые слова или мертвечину, самобытные идеи или параграфы учебников — нужды нет! — они тут только стряхнут с себя ненавистную узду гимназической муштры, здесь только почуют себя в огромной
семье сверстников, здесь только будут знать — за что стоять, чего
ждать от жизни, кто друг, кто враг; здесь только идейные течения захватят их и потребуют не одних слов, а и личной расплаты…